Новости

Друзья, вот ссылка на статью Светланы Крюковой в «Литературной газете» о книге Игоря Болычева «Разговоры с собой».

Так уж случилось, что в 20-х годах прошлого века русская литература разделилась на две ветви – советскую и эмигрантскую. В то время Париж стал своеобразной столицей русского зарубежья. Парижская нота – не сразу, но была услышана Россией.

Три волны эмиграции, три поколения русских литераторов жили вдалеке от России, оставаясь русскими творцами. Трудно назвать нынешнее время объединяющим, но всё же тенденции к созданию единого литературного пространства становятся заметны.

В феврале 2019 года в Литературном институте им. А.М. Горького прошла презентация книги стихов поэта, переводчика, преподавателя Литинститута Игоря Болычева «Разговоры с собой», вышедшей в издательстве «Союз Дизайн». Многие считают поэтику Игоря Болычева своеобразным эхом парижской ноты, но это не совсем так.

У поэта Геннадия Красникова в стихотворении «Ныне отпущаеши...» есть провиденциальные строки:

Сколько часы роковые

Будут наш век отмерять? –

Пока не пришли живые –

Нам нельзя умирать.

Речь идёт о преемственности поколений, о безвременье, вдруг нахлынувшем на русскую литературу. То ли смена парадигмы и очередная ломка общественного сознания выхолостили её, то ли общие постмодернистские течения... кто знает?

В генах русского человека не только Фёдор Достоевский, Александр Пушкин, Сергей Есенин... в его генах – Георгий Иванов, Гайто Газданов... Может, потому, что на Голгофу нас всех водили. И не раз. И ещё поведут. Но: «Пока не пришли живые – нам нельзя умирать».

Игорь Болычев говорит о своём времени:

Да, конечно, бывало и хуже,

но бессмысленнее – никогда.

Слова тонут за ненадобностью:

И слова, что хранили народы,

И слова, что хранили века,

Как подводные атомоходы

Тихо лягут на дно языка.

Да, «нельзя всю жизнь смотреть назад», но и забывать нельзя, что «...за стенами вся Россия, в пожарах дымных до небес...», что «...ломают церкви, судьбы, жизни...», «А, погодя... Из танков лупят в «Белый дом». Пир во время чумы продолжается, он никогда и не заканчивался. Поэт говорит: «...дед пускал под откос эшелоны, Я – всю нашу эпоху пущу...».

Да, посещали Игоря Болычева малодушные мысли, он не скрывает их от нас.

И далась тебе эта Россия,

И берёзки её и поля,

И дожди, и заборы косые,

Аллергические тополя.

Всё здесь продали, всё осквернили –

И не раз, и не два, и не три.

А не продали что – то пропили.

А не пропили что – то сожгли.

Плюнь на всё. Уезжай за границу,

Прочь подальше от этой земли…

Стихи Игоря Болычева поражают точностью. Редчайший для нашего времени, если не единственный, пример умеренности в красках и точности в формулировках. Поэту удаётся практически невозможное – сделать зримыми абстрактные и философские понятия.

* * *

Как хороши истёртые размеры,

Какой-то в них платоновский изыск –

Монеты нет, остался только серый

В метафизическом кармане диск.

Как тихо тает льдинка на ладони,

И между пальцев, точно между строк,

Сочатся войны, страны, люди, кони,

И остаётся формы холодок,

Взгляни на русла высохшие линий,

Зажми в кулак многоголосый пар.

Планеты нет, остался только синий

В метафизическом пространстве шар.

Монеты нет, осталась лишь идея в метафизическом кармане. У философа идея стоит в начале всех вещей, у поэта она стоит в их конечной точке. Этот диск перебрасывает нас из времён «монет» до времён «дисков», на которых записана информация о монете. В сущности, нет ни монеты, ни кармана... Но вспомним, речь ведь идёт совсем об ином! Истёртые гомеровские размеры – это ведь о поэзии, не о монетах. Вот так лихо запрячь коня и трепетную лань, и показать, проиллюстрировать платоновскую идею? Да ещё и сделать свой философский вывод, может, ничуть не меньший по размаху – идея стоит в конце всех вещей, всё заканчивается идеей – не только начинается.

И этого бы уже хватило, но метаморфозы продолжаются. Между истёртых строк сочатся гомеровские сюжеты, холодок формы. То же, да не очень, ибо идея бесформенна... Значит, остаётся не только идея, но и форма, всё же что-то остаётся в вечности помимо первоначальной идеи. И поэтому мы верим поэту, что останется «после всего» от нашей планеты некий метафизический шар, метафизическое эхо наших деяний, и значит – не всё так бессмысленно и безнадёжно. Есть в этом стихотворении жизнеутверждающее начало. Кажущееся противоречие: «планеты нет – планета есть» разрешается в пользу утверждения «планета есть», пока есть форма, даже если эта форма – пар.

И особенно интересен образ автора в этом стихотворении. Кто он? Алхимик, шутник? Поэт. Философ. Мне кажется, что в стихотворении «Как хороши истёртые размеры», да и не только в нём, а во всей книге стихов Игоря Болычева «Разговоры с собой», пополам музыки и смысла. Пропорцию эту заложил Пушкин. А наш (один на всех) Александр Сергеевич стоит до разделения литературы на две ветви, он – своеобразный «бэкграунд», выражаясь языком «криэйтеров». И, если уж «обновлять систему», то только от него.